Волынщики [современная орфография] - Жорж Санд

Навьюченные по уши, они, разумеется, не могли идти скоро, так что каждый имел время посторониться, а потому беды никакой не случилось. Нашлись, впрочем, парни, которые так расплясались и так были недовольны тем, что им помешали, что начали петушиться и бранились не на шутку. Зрелище вышло преуморительное. Старик Бастьен перестал играть и, схватясь за живот, так и катался со смеху.

Зная, как погонщики собирают мулов, он вдруг заиграл именно так, как следовало. Лошадка и все стадо бросились к бочке, на которую он влез, а он-то давай хохотать еще пуще прежнего тому, что под его музыку вместо веселой компании пришлось плясать стаду черных зверей.

Во время суматохи Брюлета приблизилась ко мне. Она была встревожена и смеялась вовсе не от чистого сердца.

— Что с тобой? — сказал я. — Не бойся, может быть, это наш Гюриель возвращается: он, верно, пришел танцевать с тобой.

— Нет, — отвечала она. — Теренция хорошо знает мулов своего брата и говорит, что тут нет ни одного из них. Да притом, и лошадка эта не его, и собаки у него совсем другие. А я, признаться, боюсь всех погонщиков, кроме Гюриеля, и желала бы уйти отсюда.

В то время как она говорила это, из соседнего леса высыпало человек двадцать погонщиков. Они отогнали мулов и стали смотреть на танцы.

Я старался успокоить Брюлету. Среди белого дня и при таком стечении народа я не боялся их козней и чувствовал, что могу ее защитить. Я только просил ее не отходить от меня далеко и пошел к прилавку, видя, что погонщики без церемоний подбираются к нему.

«Вина! Вина!» кричали они, думая, что попали в кабак. Я заметил им учтиво, что не торгую вином, но готов поднести им по чарке, если они учтиво меня попросят.

— Что ж у вас, свадьба что ли? — сказал самый высокий из них. Я узнал в нем, по рыжим волосам, предводителя тех людей, которые наделали нам таких неприятностей в Рошском Лесу.

— Свадьба или нет, — отвечал я, — а здесь я угощаю, и от души рад…

Он не дал мне докончить и сказал:

— Вы вольны в своем добре, и мы не имеем на него никакого права. Благодарим покорно за доброе намерение, но вы не знаете нас и должны приберечь свое вино для друзей.

Он сказал несколько слов своим товарищам и отвел их в сторону, где они уселись на землю и принялись ужинать потихоньку. Старик Бастьен подошел к ним и вступил в разговоры, оказывая большое уважение их старшине, рыжему великану, который назывался Аршинья и слыл за человека честного, как только может быть честен погонщик. Видя, что наши гости обходятся с ними как со всеми другими людьми, мы с Брюлетой поостереглись и никому не сказали, что они нам вовсе не нравятся. Она, впрочем, успокоилась совершенно и пошла танцевать. Кроме рыжего начальника, мы не могли признать ни одного из тех, кто так дурно обошелся с нами во время нашего путешествия, а начальник этот сам избавил нас от злых замыслов своих товарищей.

Многие из них умели играть на волынке, разумеется, не так, как старик Бастьен (подобного ему, я думаю, не было на белом свете: он мог бы заставить прыгать камни и плясать деревья, если б захотел), но все-таки гораздо лучше Карна и его сынишки. Волынка переходила из рук в руки и наконец досталась начальнику погонщиков, которого, как я вам сказал, звали Аршинья. Между тем старик Бастьен, у которого сердце и ноги были еще молоды, принялся танцевать с дочерью. Он по справедливости гордился ею так же, как наш старик Брюле своей внучкой. В ту минуту, как он звал Брюлету стать напротив него, поганый дьявол, вдруг откуда-то появившийся, подскочил к ней и хотел взять ее за руку. Несмотря на то, что на дворе становилось темно, Брюлета тотчас же узнала в нем бездельника, более всех пристававшего к нам в Рошском Лесу и даже предлагавшего убить нас с Гюриелем и зарыть где-нибудь под деревом.

Страх и отвращение заставили Брюлету отказать ему наотрез и прижаться ко мне. Я в то время распотчивал уже все, что у меня было, и шел с ней танцевать.

— Девушка эта обещала танцевать со мной, — сказал я погонщику, настаивавшему на своем. — Отстаньте от нее и поищите себе другую.

— Хорошо! — сказал он. — Только, окончив этот танец, она будет плясать со мной.

— Нет, — возразила Брюлета с живостью, — лучше навек отказаться от танцев…

— А вот мы посмотрим, — отвечал погонщик.

Он последовал за нами и стал сзади, посмеиваясь, я думаю, над нами, на своем языке. И всякий раз, как Брюлета проходила мимо него, он отпускал слова, которые, судя по его мерзким глазам, не могли означать ничего доброго.

— Вот дай мне только кончить, — сказал я, поравнявшись с ним, — я поговорю с тобой на таком языке, которого твоя спина не забудет.

Когда танец кончился, я напрасно искал его: он скрылся Бог знает куда. Видя, что он такой трус, Брюлета перестала бояться и стала танцевать с другими погонщикам. И все они вели себя чинно и обращались с ней очень хорошо. Но в ту минуту, когда меня не было, негодяй снова подскочил к Брюлете, стоявшей в кругу девушек, насильно втащил ее в толпу танцующих и, пользуясь темнотой, которая мешала видеть окружающим, что Брюлета сопротивляется, хотел поцеловать ее.

Мне показалось, что Брюлета меня зовет. Я бросился к ней, плохо видя в темноте, но, к сожалению, не успел сам отплатить за нее. Прежде чем его мерзкая, замазанная рожа прикоснулась к ее личику, он получил такую затрещину в шею, что глаза у него, я думаю, выпучились как у крысы, попавшей в капкан.

Брюлета, думая, что это я подоспел к ней на помощь, бросилась к своему защитнику и, к великому удивленно, очутилась в объятиях Гюриеля.

Видя, что у Гюриеля руки заняты, я хотел было в свою очередь принять в кулаки бездельника, и расплатился бы с ним исправно, если бы меня не остановили окружавшие. Тогда он начал говорить про нас разные глупости, называя нас бездельниками за то, что мы двое напали на одного. Поднялся шум, музыка остановилась, весь народ собрался около нас. Бастьен и Аршинья кричали — один погонщикам, а другой лесникам и дровосекам, чтобы они не смели ссориться, пока дело не разъяснится.

Мальзак (так звали нашего врага, а язык у него был ядовитый, как у аспида) начал говорить первый, уверяя, что он учтиво пригласил берришонку, что, целуя ее, пользовался только правом и обычаем, принятым в танцах, и что угодники этой девушки, то есть я и Гюриель, напали на него исподтишка и начали колотить.

— Врет он, — сказал я. — К великому сожалению, я не успел поколотить его. Дело в том, что я подоспел слишком поздно и не мог напасть на него ни прямо, ни исподтишка — меня удержали в ту минуту, когда я собирался его ударить. Я рассказываю вам, как было дело, а если вы меня пустите, то я не заставлю его солгать.

— А я, — сказал Гюриель, — взял его только за шиворот, как зайца, не дотрагиваясь до него самого и пальцем. И не моя вина, если его балахон не мог предохранить его кожи. Я, впрочем, еще в долгу у него за старые грехи, и пришел сюда только затем, чтобы с ним поквитаться, а потому прошу Аршинья, моего начальника, и вас, батюшка, выслушать меня сейчас же, или после праздника, и рассудить нас по праву и справедливости.

Странник начал было проповедовать нам тишину и мир, но так как он оказал слишком много чести бурбонскому вину, то язык у него ворочался плохо, и за шумом и криком его вовсе было не слышно.

— Тише! — закричал старик Бастьен громовым голосом. — Отойдите прочь и предоставьте нам разобрать дело. Можете слушать, а голоса вашего тут не спрашивают. Предоставьте нам, старикам и погонщикам, товарищам Мальзака и Гюриеля, рассудить их… Говори, Тьенне: на что ты жалуешься? За что ты сердишься на Мальзака? За то, что он хотел поцеловать твою землячку? Но ведь это дозволено обычаем у нас, да и у вас также, как мне известно, и колотить человека за это нельзя. Скажи же нам настоящую причину твоего неудовольствия.

Я не заставил себя долго просить, хотя мне и не совсем ловко было говорить перед собранием стариков и погонщиков. Помаленьку, однако ж, язык у меня развязался, и я рассказал, как следует, приключение, случившееся с нами в Рошском Лесу, призывая в свидетели самого начальника, Аршинья, поведению которого отдавал полную справедливость, хотя он, разумеется, не вполне ее заслуживал. Я видел, что мне не следовало впутывать его в это дело, чтобы заслужить его расположение, и таким образом дал ему почувствовать, что берришонцы не глупее других и посадить их впросак не так-то легко.

Все присутствовавшие, и без того уже расположенные в нашу пользу, осуждали поступок Мальзака. Но старик Бастьен снова приказал всем молчать и, обращаясь к начальнику погонщиков, спросил его: справедливо ли то, что я говорил.

Рыжий был малый тонкий и осторожный. Лицо у него было бледное, как полотно, и какую бы досаду он ни чувствовал, в нем ни на капельку не прибывало и не убывало крови. Глаза у него были добрые и не выражали ни малейшего лукавства, но рот, вполовину закрытый лисьей бородой, время от времени улыбался с таким глупым выражением, под которым скрывалась целая бездна хитрости. Он не слишком-то жаловал Гюриеля, но показывал вид, что очень любит его, и вообще пользовался славой человека справедливого. В душе же он был величайший плут на свете, и выгоды погонщиков ставил выше всего в мире. Его выбрали в начальники за необыкновенное хладнокровие: он всегда и во всем действовал хитростью, тщательно избегая ссор, и знал, говорят, дела не хуже любого приказного.